Аркадий Смолин, собственный корреспондент РАПСИ
Президент РФ подписал закон о запрете обсценной лексики в произведениях литературы и искусства, в продукции СМИ, концертах, театральных постановках, а также в кинотеатрах.
Закон вводит штрафы для граждан – от 2 тыс. до 2,5 тыс. руб., для должностных лиц - от 4 тыс. до 5 тыс. руб., для юридических лиц - от 40 тыс. до 50 тыс. руб. Кроме того, закон предусматривает запрет выдачи прокатного удостоверения фильмам, в которых звучит ненормативная лексика. За показ кино без прокатного удостоверения вводятся штрафы от 50 тыс. до 100 тыс. руб. Повторное нарушение грозит уже штрафом от 100 тыс. до 200 тыс. руб. или приостановлением прокатной деятельности до трех месяцев.
А теперь задача на внимательность: попробуйте найти принципиальное отличие нового закона от двух действующих.
Статья 20.1 КоАП РФ «мелкое хулиганство» предусматривает наказание штрафом или арестом на срок до 15 суток за нарушение общественного порядка, выражающее явное неуважение к обществу, сопровождающееся нецензурной бранью в общественных местах.
Если нецензурная брань оскорбила кого-то, то жертва может привлечь матерщинника к ответственности по статье 130 УК РФ: «оскорбление… выраженное в неприличной форме, наказывается штрафом в размере до сорока тысяч рублей… либо ограничением свободы на срок до одного года».
Особая прелесть статьи 130 УК РФ в контексте новоиспеченного закона состоит в том, что второй ее пункт как раз призван не допустить бранные слова в произведения литературы и искусства, в продукцию СМИ, концерты, театральные постановки, а также в кинотеатры. «Оскорбление, содержащееся в публичном выступлении, публично демонстрирующемся произведении или средствах массовой информации, наказывается штрафом в размере до восьмидесяти тысяч рублей… либо ограничением свободы на срок до двух лет».
Таким образом, депутаты не только в очередной раз публично продемонстрировали пагубные последствия запущенной амнезии, но еще и облегчили участь матерщинников в культурных местах, снизив максимальный штраф для юридических лиц с 80 до 50 тысяч.
Понять, чего хотят добиться законодатели запуском в жизнь очередного цензурного закона против мата, не имеющего под собой ни научно-лексикологической, ни правоприменительной, ни социальной базы, решительно невозможно. Надо полагать, депутаты испытывают потаенное желание оградить молодежь от растлевающего влияния субкультурных явлений либерального общества. Печально, что законодатели, похоже, позабыли, что для этой цели они уже приняли все необходимые меры.
Сегодня обсценная лексика в тексте спектаклей не может нарушить права зрителей, поскольку такие спектакли идут с маркировкой «16+», «18+», и практически всегда в программе театра помечены особым указанием «в спектакле используется ненормативная лексика». Таким образом, зритель волен сам принимать решение, готов ли он терпеть брань со сцены. Вместо того, чтобы унижать взрослых вменяемых зрителей, принимая их за неразумных детей, не способных читать афишу и осознавать риски, законодатели могли бы изучить практику применения уже принятых законов и повлиять на интерес к ним правоохранительных органов.
Инициативы о корректировке художественных текстов чаще всего подаются в контексте повышения правосознания общества. Между тем, запрет на мат в театре и правовые гарантии в культуре – вещи взаимоисключающие. Ненормативная лексика обычно бывает заложена в литературном материале, который, напомним, охраняется авторским правом. Удалять или заменять отдельные фразы или слова в нем – не только нарушение творческой воли автора, но и – единого для всех закона. Причем речь идет не только о новейших текстах документального жанра, но и о прошедшей испытание временем «новой классики».
Попробуйте сами представить, что у нас останется, если исключить нецензурную лексику из прозы, например, однофамильцев Ерофеевых – Венедикта и Виктора. "Одна зрительница сказала, что спектакль («Москва-Петушки») замечательный, но нельзя ли, мол, оттуда убрать мат и алкоголь? Но согласитесь, если мы выполним это пожелание и решим купировать текст Ерофеева - довольно большая часть текста окажется "за бортом". Не говоря уже о том, что потеряются многие смыслы и оттенки, пропадет специфика и обаяние этой литературы", - рассказал пресс-атташе петербургского театра «Мастерская» Никита Деньгин.
Бороться с обсценной лексикой, конечно, необходимо. Злоупотребление матом – это патология психики. Но чтобы успешно лечить болезнь, как известно, необходимо точно диагностировать ее развитие. Эту службу выполняет документальное искусство. А медицинско-правовая функция лежит на давно действующих статьях административного и уголовного кодекса. Наверняка, если эта статья, наконец, получит применение на практике потребность цензурировать лексику, используемую в культуре, пропадет сама собой.
Роль мата в театре
Мат традиционно воспринимался в русской культуре как антитеза языку культуры. Как прививка, малая доза грязной лексики утверждала красоту классического языка. Мат применялся для повышения экспрессии, либо как выражение протеста против застойных элементов официальной культуры. В документальном же театре («новой драме») мат приобрел особую роль, став необходимым элементом гипернатуралистической верности правде жизни.
Для понимания функции нецензурной лексики в театре необходимо определить, кто именно матерится в спектаклях. Легко заметить, что примерно 90% всего запаса бранных фраз распределяется между двумя типами персонажей: это либо рядовые представители власти (депутаты, полицейские, чиновники…), либо маргиналы (гастарбайтеры, неквалифицированные рабочие, алкоголики…).
Саморепрезентация этих типажей через мат не является блажью драматургов и режиссеров. Профессор РГГУ и Оксфорда Андрей Зорин отмечает глубинное сходство между языком подворотни и языками власти: «Тотальная экспансия языка подворотни и языка идеологии обусловлена их изоморфной природой». Другими словами, язык власти и язык маргиналов имеет одну природу. Она позволяет находить простой способ взаимопонимания между социальными полюсами, а также добиваться внимания большой части общества, однако требует для этого ограничить риторику по низшему общему знаменателю. Наглядная иллюстрация – выступления Владимира Жириновского.
«Именно мат – как язык агрессии и реакции на насилие – объединяет в документальном театре такие разъединенные субкультуры, как, допустим, миры заключенных, бездомных, нелегальных иммигрантов — и корпоративных менеджеров, телевизионных продюсеров, (депутатов) и геев. Ненормативная лексика выступает в качестве общего знаменателя, в сущности, единственного метаязыка современной России», - отмечает в своей книге «Перфомансы насилия» Марк Липовецкий.
Мат в документальном театре ближе всего к крику в той функции, которую он приобретает в прозе маркиза де Сада: «Крик, который пока еще не есть язык, в то же время указывает на то, что языка здесь уже нет, что он был разрушен... то исключительное насилие, которое совершается над телом, полностью уклоняется от всякой формы дискурсивности».
В спектаклях «новой драмы» (основанных на документальных источниках) матом чаще всего выражается немотивированная агрессия, а по факту – реакция на перенесенное насилие. Таким образом, социологическая миссия мата в документальных жанрах (театр, кино, литература) – служить маркером перенесенного отдельными соцгруппами насилия и иллюстрировать его источник.
Театр принято считать зеркалом общества. Искусственно завесив часть этого зеркала, законодатели вряд ли исправят патологию в лице объекта, который в нем отражается. Запрет на мат в театре и кино только лишь лишит нас инструмента объективной критики, ограничит возможности социологии.
Уберем мат, и нам станет намного сложнее определять наиболее дискриминируемые части общества, наиболее болезненные зоны, готовые к нервному срыву, к ответному насилию, либо же к аутоагрессии (алкоголизм, наркомания…). С другой стороны, запрет на мат в художественно-документальных произведениях создает дешевую и безосновательную иллюзию благополучия общества, позволяя законодателям и социнститутам профанировать свои обязанности.
Запрет документального театра – разделение общества, сведение к минимуму возможностей заявить о своих проблемах, настроить горизонтальные связи. Парадокс, но запрет на мат в театре лишает большинство граждан России шансов доступа к использованию литературного языка: не в силах честно отрефлексировать происходящее с собой с помощью деятелей культуры, драматургов, писателей, документалистов, не имея возможностей самостоятельно подобрать определения, эпитеты, сформулировать проблему (в чем обществу помогают критики, освещающие «новую драму») простым людям остается только еще больше материться по поводу происходящего в их жизни и ждать повода для ответного насилия.
Что же касается трансгрессии культуры – выхода ее в запрещенные законом области – то ограничения на мат, острые темы, девиантные формы изображения, как показывает российский и мировой опыт, скорее только вынудит большую часть авангардного искусства окончательно выйти из правовых рамок, игнорировать закон.
Радикальные эксперименты в театре, и в первую очередь «новая драма» стала частичной заменой уличному артивизму 90-х (Бренер, Кулик, Мавроматти). В прошлом году даже акция Петра Павленского на Красной площади вызвала бурю негодования у людей далеких от искусства. Если законодатели заботятся о психологическом и психическом здоровье масс при столкновении с современным искусством, то им следует учесть, что запрет на мат в театре и художественных акциях выведет на улицу десятки подобных актеров-художников.
Теперь у нас есть в распоряжении три действующих закона, позволяющих бороться с матерщинниками: на сцене или в жизни. Какой из них окажется более востребованным, пожалуй, послужит лучшим ответом на вопрос: мы пытаемся построить правовое цивилизованное общество в реальности или в имитационных сферах зрелища и развлечений?
